Главная

В очередной раз закончилась телевизионная трансляция сериала «Есенин». У телесериалов, независимо от их большей или меньшей степени причастности к искусству, есть незаслуженно недооцениваемое качество… формирования культурного пространства. Сериал «Есенин» придерживается версии, что он был убит. Теперь, после неоднократных показов этого сериала по телевидению, немалая часть населения согласна с тем, что с Есениным произошла страшная кровавая расправа. Так ли это?

На этих страницах выскажу свое мнение не столько историка, сколько, в силу профессии телевизионного ведущего – мнение человека, умеющего на любую ситуацию смотреть со стороны, по возможности беспристрастно.

Любая смерть, событие, мягко говоря, непривычное. Недаром, даже если человек уходит на покой в почтенном возрасте, то люди все равно искренне говорят о безвременной кончине. Смерть всегда воспринимается вопреки распорядку нашего сознания – это абсолютный закон человеческого самосохранения. Поэтому в ответ на любую человеческую смерть, наше сознание искренне возмущается. Когда смерть человека заметна только его близким, то это, сетование, безусловно, безмерно печальное. Но это остается тихой печалью.

Но когда смерть уводит личность, известную многим, тысячам, миллионам, то все становится гораздо громче.

Самоубийство, это отдельная статья. В европейском мировоззрении такая смерть всегда окрашивалась позором трусости, низости и в добрую память о ушедшем, старательно не вспоминалась.

Когда же самоубийство, своим вызовом покушалось и покушается на всенародную любовь, то реакция общества – это естественная защита своей любви. Во что бы то ни стало. Трудная тема.

Смерть Есенина с самого начала  была окутана тайной. Но в те жесткие времена эта тайна жила скорее безмолвно, в мире кухонных шепотов. Когда же во времена перестройки появилась возможность свободы не только слова, но и истерического крика, то дошла очередь и до смерти Есенина.

Мотив этого нового взгляда на печаль о смерти поэта сформулирован одним из героев сериала. На вопрос: кому нужно копание вокруг смерти этого парадоксального человека, суть ответа была такова: «Ему. Пока он для всех остается самоубийцей, ему не место среди христианского почитания». Душевный посыл этого персонажа вызывает уважение, но мысль, высказанная вслух, нечестна своим указующим перстом для каждого, кто ее услышал: «А что ты сделал, для того, чтобы обелить Есенина?»

Наиболее ретивые начали действовать без оглядки.

Формально все началось с фотографии, где только вытащенный из петли Сергей Есенин лежит на кушетке в номере 5 гостиницы «Интернационал».

Надо сказать, что зрелище умершего человека, помимо того, что малоприятное – оно, естественно, более, чем непривычное. Сознание наблюдающего, словно затаив дыхание, знакомится с новой для него информацией и, невольно, сравнивает с тем, как это было в его памяти. Разумеется, практически безотчетно, сознание делает в результате этого сравнения определенные выводы – в соответствие с эрудицией, склонностью к фантазии, врожденной брезгливостью, заряженностью на гражданскую позицию…

На обсуждаемой фотографии почти каждый обычный человек констатирует какое-то неестественное состояние лица поэта, и даже определенную деформацию. Куда уж естественнее в мертвом пытаться рассмотреть живого?

Итак, ограничимся краткостью газетной публикации.

И вот кто-то набрался смелости и сделал ошеломляющий по своей значимости и кажущейся компетентности вывод: «Да вы, что? Сразу бросается в глаза, что это человек умер мученической насильственной смертью. Его череп проломлен!»

Точка кристаллизации. И тут все началось.

Какие «насильственные» версии в отношении смерти Есенина стали серьезно обсуждаться? Так или иначе, все они связаны с заданием Троцкого расправиться с поэтом. То ли тот серьезно обиделся на поэта в связи с его пропагандируемой юдофобией? То ли боялся неконтролируемого народного любимца, возомнившего себя в большевистском обществе независимым? То ли Есенин знал то, что кроме него не должен был знать никто другой. Итак, версии убийства, совершенного чекистами, агентами Троцкого:

Первая. Его, контролируемо, по плану убивали агенты по заданию Троцкого. Они вполне легально (кто-то из них, возможно легендарный Яков Блюмкин был хорошо знаком Есенину) проникли в гостиничный номер. Необходимо было сымитировать самоубийство, но что-то произошло не так. Возможно, они не ожидали серьезного сопротивления со стороны нетрезвого поэта. Завязалась потасовка. В него впопыхах стреляли (на фото черное пятно над правой бровью), били по голове канделябром (не дающая покоя вмятина на лбу);

Вторая. Его уже мертвым принесли в номер, а потом засунули в петлю. До этого Есенина пытали в отдельном помещении ГПУ, которое находилось по соседству.

Есть и другие версии, но, по большому счету, это лишь вариации вышеизложенных.

Кстати, почему-то для полноты гипотетичности почему-то никогда не рассматривалась версия просто банальной пьяной драки или ограбления? Впрочем, это вполне объяснимо. Для генераторов индульгенции великому поэту необходима ситуация пафосной жертвенности – большевики должны были его должны убить «по идейным соображениям». 

Создатели сериала добавили свой художественный штрих. Драка в номере начинается с того, что на сидящего за столом Есенина неудачно накидывают удавку. Она попадает на рот и оставляет там след серьезной травмы, который потом изучается на фотографии. Ничего подобного на фото нет.

Самое интересное, что абсолютно безапелляционные заявления делали люди, бесконечно далекие от криминалистики и судебной медицины.  

В результате настоящей войны мнений люди, которые искренне стремились реабилитировать память поэта, наконец-то обратились к помощи профессиональных экспертов. Ответ был однозначен. Судебно-медицинский эксперт Э.И.Хомякова исследовала посмертную маску поэта и пришла к мнению: «В области лба над переносицей (область лобной ямки) имеется углубление - вдавление слегка дугообразной формы, выпуклостью обращенное вниз и влево, идущее в направлении вверх и влево, концы закруглены, верхний край углубления более выражен по отношению нижнего края, общей длиной 40 мм. При исследовании предоставленной гипсовой маски установлено следующее:

Каких-либо морфологических признаков, характерных для действия острых, рубящих, колото-режущих и огнестрельных орудий на предоставленной гипсовой маске не выявлено. Здесь следует долгий милицейский текст, который подтверждает: «Обнаруженное углубление (черная отметина над правым глазом трупа Есенина – А.И) – вдавление в области лобной ямки образовалось в результате контакта с твердым предметом цилиндрической формы».

Еще одно более, чем авторитетное мнение Есенинского комитета: «Описано вдавление на лбу, которое трактуется, как след вдавления от трубы… Нам была предоставлена предсмертная маска Есенина, на которой отразилась эта борозда…Наибольшая глубина вдавления – 3 – 5 мм». Дальнейшая специальная реконструкция определила даже диаметр трубы – 3,7 см. Именно такими были отопительные трубы гостиницы.  

    Но это уже более позднее исследование посмертной маски. А в 1925 году, сразу после смерти поэта, как это и полагается было произведено официальное вскрытие тела. Исследование тела С.А.Есенина было произведено 29 декабря 1925 года в покойницкой Обуховской больницы опытным судебно-медицинским экспертом, выпускником Санкт-Петербургской военно-медицинской академии А.Г.Гиляревским.

Что принципиально определенно в результате этого исследования, в серьезности которого сомневаться не приходится. Никаких следов побоев, драки на теле не обнаружено, череп цел – ударов по голове не было. Угол странгуляционной борозды (след веревки на шее) и угол следа трубы на лбу точно соответствуют ситуации, когда человек висит лицом к трубе, на которой закреплена веревка, а узел петля «атипичный». В данном случае узел располагался с левой стороны шеи. Петля была не «мертвой» - не затянутой до конца.

Совсем неуемным спорщикам можно растолковать, что след на лбу мертвого поэта - это вдавленность кожи на припухлости мягких тканей в результате ожога о трубу отопления, к которой было прижато лицо Есенина, пока он висел в петле в течение нескольких часов.

Странно, что в пылу страстей, в стремлении к предельной фактологии, никто не пытался создать хотя бы приблизительную психологическую схему всего того, что произошло в ту роковую ночь. Разумеется, моя версия, построенная в этом ключе, даже не претендует на версию. Это лишь повод для размышлений.

Если до сих пор все версии придерживаются строжайшей логики – мотивированного алгоритма убийства, то я выношу на ваш суд цепочку действий поэта «алогичную» и убийству и самоубийству. На самом немало достаточно значимых событий в этом мире (в том числе, и которые имеют колоссальное последействие мирового масштаба) происходят «не почему» - просто по тому, что они произошли. Бесспорно, какая-то логическая цепочка действий Есенина в ту ночь была, но вывести она могла в совершенно другую сторону не с таким ужасным финалом. И никто бы не вспоминал эту ночь, даже сам поэт.

Так что могло произойти ночью 28 декабря 1925 года в номере 5 гостиницы «Интернационал»?

Вечер. Есенин был один. До этого он встречался с друзьями. Они поужинали. Выпили.

Зачем он приехал в Ленинград? От одиночества? Для одиночества? Он сам этого не знал.

Прошел очередной, ничем не отличающийся от других день, когда он продолжал борьбу с самим собой. Он уже давно знал, что это его главная борьба в жизни. Она неизбежна. Если она прекратится, то перестанет жить Есенин-поэт. Черный человек в зеркале, которого Есенин периодически видел и которому посвятил свою последнюю одноименную поэму, был необходим ему.

Просто иногда, чтобы ненадолго сделать передышку, ты начинаешь врать себе, что борешься с большевиками, с негодяями, бездарностями… Просто трудно каждый день примериваться к собственной голове, лежащей на плахе. А без этого нерва не будет творчества. Кто сказал, что поэт не должен ежесекундно чувствовать душевную боль и надрыв? Просто пока поэт жив, в нем кроется обычный человек, которому хочется спокойствия. Но этот обычный человек не умеет писать стихи. Надо выбирать. А выбирать нечего. Поэт есть такой, какой есть, с вечным надрывом. С вечным?... Пока жив.

Для такой обостренной психики не может быть не интересным – а что там дальше…, за жизнью? Можно хотя бы заглянуть туда?

Есенин сидел за письменным столом. Ему хотелось писать, и он знал, что будет писать. Но пока его в очередной раз озадачила мысль: «Я хочу заглянуть Туда. За ту границу, где жизнь переходит в смерть?»

Нет. Заглянуть, конечно, не получиться. Но, хотя бы, просто поиграть в это заглядывание.   Если заглянуть в дуло револьвера, то до границы со смертью будет еще далеко. Если не просто заглянуть, а нажать после этого на спусковой крючок, то никакой границы не почувствуешь. Наступит вечная темнота.

При отравлении, граница между жизнью и смертью куда ощутимее, но вот только возвращение к жизни невозможно.

Способ умерщвления, ставший вековой традицией – это повешение. Вот здесь есть возможность познать истинный страх последних мгновений жизни. И, при этом, по-настоящему ужаснувшись дыханию смерти, вернуться.

«Только все должно быть по-настоящему. Надо даже настроиться на то, что ты собрался повеситься на самом деле, и заставлять себя не думать о возвращении».

Взгляд Есенина упирался в угол комнаты прямо перед его письменным столом. Там стояла декоративная тумба, а на ней канделябр (массивный литой из бронзы подсвечник). За тумбой и канделябром вверх вдоль стены поднимались две трубы отопления.

«Идеальная обстановка для задуманного!»

«Чемоданная веревка» - веревка, которая страховала чемодан, от случайного раскрытия показалась слишком потертой от долгого использования и ветхой.

«Это не плохо. В случае чего, она порвется», - словно подбадривало то, что все происходящее как-то обыденно, и не похоже на что-то важное, специально подготовленное.

Есенин освободил тумбу от канделябра и забрался на стол. Он оглянулся. С этой высоты гостиничный номер выглядел совсем по-другому, словно он находился вне его.

Есенин попробовал ногой тумбу – она была достаточно устойчива.

Он перебросил веревку через шею и перед своими глазами завязал несколько самых простых узлов. Это не была затягивающаяся петля. Он попробовал размер петли – несколько раз одел и снял через голову с шеи.

Без особых раздумий Есенин, встал на тумбу. Сделать это оказалось не так просто. Вставая, он помог себе, ухватившись за одну из труб отопления, но та была слишком горячей и держаться за нее было больно. Поэтому встать на тумбу получилось неловко, но все же получилось. Несмотря на хроническую нетрезвость, через несколько секунд, он ощущал себя на этом постаменте вполне уверенно.  Есенин представил себя со стороны. Взрослый мужчина взгромоздился на тумбу, вместо канделябра. На его шее петля, конец веревки он держит в руках… Это было конфузно. Сергей Александрович улыбнулся, а через секунду рассмеялся в голос:

Гори звезда моя не падай.

Роняй холодные лучи.

Ведь за кладбищенской оградой

Живое сердце не стучит.

Уверенность, которая каждый раз приходила при чтении своих стихов, пришла и сейчас. Да. Его никто не слышал. Так было не раз. Но самое главное – он сам себя слышал. Уверенность в правильности своих действий помогла при помощи обычной житейской логики отметить, что если бы он вешался по-настоящему, то ему осталось бы только привязать веревку к опоре. Здесь, прямо перед его грудью уходили вверх под потолок неуютные своим жаром две трубы отопления.

«Все идет хорошо, и нет причин для беспокойства», - дежурно отметило сознание. Но подсознание от ответа воздержалось и насколько могло, настолько придало его телу какое-то напряжение.

Дело за немногим. Есенин вытянул вверх руки и привязал конец веревки к одной из труб.

«Все готово. Так бы на краю гибели стоял сейчас настоящий самоубийца… Нет, он стоял бы не так. Меня же не расстреливают. Почему я стою лицом к стенке?»

Есенин постарался развернуться, переступая шажками по поверхности тумбы. Против часовой стрелки, левым плечом вперед. Но когда правое плечо коснулось выступающей перед стеной горячей трубы отопления, за которую была привязана веревка, то он, невольно, отпрянул от стены. Совсем немного. Но этого хватило для того, чтобы не мозгами, а телом почувствовать неуверенность своего положения на тумбе.

В нашем теле всегда есть рефлекс возвращения к положению, когда все ровно и не движется. Поскользнувшись на льду, мы слегка приседаем и разбрасываем руки в стороны, словно хотим как-то укорениться в окружающем пространстве.

Тело Есенина сделало тоже самое. Но только сейчас стояло оно не на льду, а на небольшой площадке тумбы, которая от этого нервного движения дернулась.     

Постамент пошатнулся.

Есенин испугался. Он испугался по-настоящему. Наверное, потому, что этот испуг пришел от удара какой-то кувалды подсознания, которое, срывая голос, выкрикнуло: «Спасайся!». Но по инерции мысли он все-таки развернул голову в сторону комнаты, а его ноги постарались «приклеиться» к поверхности тумбы.

Но Есенин забыл о своем эксперименте, в какой-то момент он забыл о петле. Он вообще забыл о том, что надо о чем-то думать, кроме тех мер, которые диктует логика спасения человека, который вот-вот упадет с высоты.

Следующим этапом какой-то вселенской тревоги было то, что ожидания его тела не оправдались. Не то, что руки или ноги, - его взгляд не видел и не помогал ему в окружающем пространстве никакой опорой. С высоты комната выглядела неузнаваемой.

Испуганные ноги шатнули тумбу еще больше. И теперь сознание, понимая, что уже ничем не сможет помочь просто ударило своим током!

Первой предпоследней мыслью было то, что веревка старая и не выдержит веса его тела. Через мгновение поверхность тумбы улетела из-под его ног. Веревка наперекос рванула голову вверх… и не порвалась.

Лицо обожгло горячая труба. Тело стало само сопротивляться смерти какими-то своими движениями, о которых сознание уже не знало.

Второй предпоследней мыслью пронзило то, что петля, которую он навязал,

 просто собирая узы, сейчас разойдется…

Третьей предпоследней мыслью было то, что эта мысль последняя….

Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством. Это свершившийся факт.

Настоящая игра не может быть предсказуема. Настоящему игроку интересен проигрыш – только оттуда можно почувствовать цену истинного выигрыша. Вот только, как быть в игре со смертью?

Бойтесь ощутить себя гением.

Последнее стихотворение, написанное великим поэтом накануне кровью:

До свиданья, друг мой, до свидания.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей,

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

P.S. До этого Сергей Есенин уже предпринимал несколько попыток к самоубийству. Но ни одна из них, по стечению обстоятельств, не заканчивалась смертью… Он действительно играл со смертью.

Андрей И