Общество

«На краю океана, где гуляют стихии, за хребтами далеких и студеных ветров ты себя сохранило долгим эхом России, самой дальней кровинкой среди белых снегов. Ты себя сохранило и в гулянье, и в деле, не утратило слова, что с собой принесло, не забыло ты песни, что прапрадеды пели, правя парус встреч солнца и вздымая весло…»

Эти поэтические строчки, ставшие песней, были написаны мною ещё в «лихих 90-х», но в селение Русское Устье, которому они посвящены, я впервые попал в 2006 году. Впечатления того времени, как слепок с истории села, отпечатались в моём очерке. Я сознательно не стал его обновлять, поскольку о сегодняшнем Русском Устье ещё будут поводы рассказать.

Что было, то сплыло

Впрочем, я и до 2006 года не раз бывал совсем рядом с ним – в низовьях заполярной реки Индигирки, где несколько столетий судьба и крепость духа хранили оазис русской старины. В восьмидесятые годы ушедшего века мне доводилось видеть «досельные» танцы старожилов, слышать удивительные песни-былины, а также рассказы очевидцев и исследователей их быта, в том числе именитого сибиряка Валентина Распутина. Немало было почерпнуто из книг и дневников дореволюционных путешественников и ученых, записок краеведа, коренного русскоустьинца Алексея Чикачева.

Такого количества впечатлений и информации с избытком хватило для создания поэтического образа исторического прошлого, но мне хотелось увидеть своими глазами, что же из себя представляет этот заполярный феномен в наши дни.

Преодолев по воздуху от Якутска до низовий Индигирки без малого полторы тысячи километров, мы на моторной лодке спустились вниз по осенней реке еще на 120 вёрст, практически к самому побережью Ледовитого океана. Зная, что на своем нынешнем месте Русское Устье стоит только с 1942 года, я попросил сначала пристать в месте исконном ‒ там, где селение отмерило первые триста лет своей истории. Увы, своенравная Индигирка, вгрызаясь в берег, завершала расправу над Русским Жилом (так его называли до XIX века). Над обрывистым яром, скособочясь, висели останки старинного строения, и лишь на безопасном расстоянии виднелся памятный знак в виде парусного кораблика, подтверждающий, что именно здесь находилось селение, якобы основанное в 1638 году казаком-землепроходцем Иваном Ребровым.

Чуть дальше – несколько могил с покосившимися, а то и упавшими крестами и оградками. На их печальном фоне незыблемо темнела только одна массивная чугунная тумба. Перетекающий с грани на грань текст свидетельствовал, что «сей памятник сооружен сыновьями Иваном и Афанасием Киселевыми» в 1911 году их отцу Алексею. Выходит, сто лет назад, когда далёкая Индигирка даже слышать не могла о самолетах или пароходах, этот солидного веса монумент отлили в Иркутске и провезли, протащили через всю Сибирь буквально на край земли. Наверное, с немалыми трудностями, но ведь сумели же! А вот нынешние потомки не смогли переместить с края обрыва и сохранить для истории хотя бы один «досельный» дом…

Эхо Стеньки Разина

А дома эти были особенные, как и весь быт и образ жизни старожилов. Ледовитый океан словно заморозил для них время, а строгие устои, ревностное и бережное отношение к глубинной памяти и собственным национальным ценностям позволили в окружении иноязычных и иноверческих народов практически в неприкосновенности сохранить веру и язык, обычаи и взгляды.

Признаком образованности и воспитанности у русскоустьинцев служило знание старины – древних сказаний и песен, таких, например, как о взятии Казани Иваном Грозным, о Владимире-Солнышке, о походах Стеньки Разина. Люди, наделенные талантом исполнения таких «анадыльщин», пользовались особым уважением, как и те, кто хранил в памяти «бывальщины», ревностно соблюдал и правил обряды. Не всякий русский человек, оказавшийся в их кругу, мог сразу понять речь индигирских старожилов – настолько густо она была наполнена словами и оборотами, уже столетия назад вышедшими из обихода.

Отличало их и то, что ни в рыбалке, ни в охоте, особенно при общинном промысле, никто из живущих рядом аборигенов-северян не мог тягаться с русскоустьинцами – они всегда были и при рыбе, и при мясе, и при пушнине. Но зато и работали, не жалея жил. Считались они и великими знатоками собак, мастерами езды на них.

Известный покоритель двух полюсов Рауль Амудсен назвал индигирские упряжки и их каюров лучшими в мире. Он писал: «Животные их так хорошо выдрессированы, что с величайшей легкостью и спокойствием передвигаются там, где мы с бранью, проклятиями и свистом бичей не можем своих сдвинуть с места».

Кстати, о брани: в лексиконе русскоустьинцев бранных слов практически не было, не говоря уже о мате. Самым «низким» ругательством считалось слово «варнак», то есть «разбойник», и за него оскорбленный мог притянуть обидчика на суд старосты.

Заполярная идиллия

За год до смерти упомянутого нами Алексея Киселева в Русское Устье был сослан один из лидеров российских эсеров Владимир Зензинов. Прибыв на место, он записал в своем дневнике: «Не понимаю, куда я приехал. После полуторамесячного странствия по якутам, я вдруг снова оказался в России. Светлые рубленные избы, вымытый деревянный пол, выскобленные стены и чистая русская речь. Это, конечно, Россия, но Россия XVII, может быть, XVI века. Странные древние обороты речи и слова, совершенно патриархальные. Почти идиллические отношения. Настоящая Аркадия. При встречах и прощаниях родственники целуются, вечером ко мне приходят с пожеланиями доброй ночи и приятного сна. Иисусе Христе, Матерь Божья не сходят с языка. В селении стоит наивная часовенка со старинной тяжелой иконой Божьей Матери. «Только она нас и хранит», – убежденно сказал мне русскоустинец. Вероятно, так же верили наши предки…»

Необычная атмосфера, «другая жизнь», в которую окунулся сторонник революционного террора, так сильно подействовала на него, что он надолго «переквалифицировался» в этнографа. Зензинов написал и издал в 1914 году в Москве замечательный научный очерк «Старинные люди у холодного океана», прославивший автора больше, чем политическая карьера. Недавно эта книга была переиздана в Якутске.

Исходя из легенд, которые он слышал, Зензинов сделал вывод, что предками русскоустьинцев, возможно, являются не упомянутые Ребров, сотоварищи, попавшие на Индигирку через Якутск, а пришедшие под парусами вдоль кромки Ледовитого океана новгородцы, спасавшиеся от репрессий Ивана Грозного. Как известно, они бежали от опричников целыми семьями и поселениями. Если это так, то Русское Жило, как минимум, на полвека старше Якутска, а значит – и всех городов Северо-Востока России.

Все последующие исследователи не сумели ни опровергнуть, ни доказать версии ссыльного эсера. Но в пользу ее говорили живущие по старорусским канонам приметы быта, одежда, рукоделье, кухня, колыбельные и «девичьи» песни. Все это могла сохранить только женщина. А казаки-землепроходцы Ивана Реброва и прочих ватаг никогда не брали жен в свои чреватые военными стычками и прочими опасностями дальние походы в неведомые земли.

Но в любом случае, Русское Устье – место уникальное, как было отмечено еще «Этнографическим обозрением» 1914 года, единственное и последнее в России, «где древние люди как бы и не умирали», а потому имеющее «ценность чрезвычайно выдающегося явления».

Революция, конечно, внесла свои коррективы в жизнь индигирцев: постепенно вытравлялась вера, общинность заменили сельсоветом и колхозом, но язык и культура остались, да и в самом труде и образе жизни не произошло особых перемен – лучших охотников и рыбаков просто переименовали в ударников социалистического труда. Правда, во времена всеобщего равенства и нивелирования кое-кому не нравились такие вот, не причесанные под общую гребенку, «старые русские». Но они стояли на своем и даже, получая паспорта, в графе «национальность» упрямо требовали записать «русскоустьинец». Это право удалось реализовать лишь совсем недавно, когда старожилов Индигирки приравняли к коренным малочисленным народам Севера.

Так похоже на Россию…

Итак, поклонившись Русскому Устью изначальному, мы заехали по дороге в ледник – глубокий подземный склад, где в вечной мерзлоте, как в естественном бесплатном холодильнике, хранится добытая рыба ‒ точно так же как и сто, и двести лет назад.

А ещё через полчаса причалили к Русскому Устью нынешнему. С первого взгляда, оно представляло собой обычный северный поселок. Но это, так сказать, «снаружи», а «изнутри» многое выглядело по-иному. Войдя в домик поджидавшей нас Полины Алексеевны Ефимовой, мы будто очутились в старой доброй стороне, где российская глубинка смешалась с рыбацким заполярьем. Полина Алексеевна - в девичестве Киселёва ‒ представительница одной из самых древних и изначальных фамилий русскоустьинцев.

На столе у хозяюшки – духмяный рыбный пирог, наваристая уха, копченая ряпушка и моченая морошка, а рядом ‒ кружевные занавески на окнах, цветной полог над кроватью, расшитые наволочки на подушках. На вопрос, как ей живется-можется на пенсии, Полина Алексеевна отвечала, что в свои 68 лет без дела не сидит – уже запасла на зиму грибов и морошки, теперь вялит юколу (благо внуки отборных чиров на неё подкидывают).

В сарайчике Полины Алексеевны, рядом с домом, набирают вес пять хрюшек. А замерзнет река – она начнет из-подо льда сетями ряпушку ловить, в прошлую зиму самолично добыла пять мешков. Так что не пропадет бабуся. И волнуют ее больше дела не личные, а общественные. В поселке, насчитывающем всего две сотни жителей, недавно введено самоуправление, но бюджет мизерный и трещит по всем швам. Чтобы как-то свести концы с концами, предлагают закрыть «государственные» баню и пекарню, сделать частные. Понятно, это никого не радует. Потом могут взяться и за школу, где количество учеников сократилось до 25 человек. Все селение держится на родовой общине «Русское Устье», люди живут только рыбалкой, благо Индигирка пока не оскудела, да и умение вести промысел не растеряли. Молодые подхватили дело из рук старшего поколения. Когда-то брат Полины Алексеевны, Куприян Алексеевич Киселев, был знатным следопытом и рыбаком, а теперь ее сын Павел возглавляет одну из лучших рыболовецких бригад. Вот только с добычей песца дела обстоят неважно, когда-то счет добытых шкурок шел на тысячи, а сейчас и на сотни не тянет. Причина проста: невыгодно. Слишком дешевы приемные цены, и слишком дорог бензин для снегоходов. А собачьи упряжки остались в прошлом – в поселке доживают свой срок последние ездовые собаки – все, что осталось от всемирного лидерства.

К нашему приезду на месте не оказывается никого из начальства, но это и понятно – идет осенняя путина и забот у всех невпроворот. Тем не менее, мы не остаемся без внимания – нам показывают библиотеку, школу, дом культуры, маленький музей, где в одной комнатке представлена вся четырехвековая история Русского Устья.

Из разговоров с хозяевами выясняется, что сказителей «анадыльщин» и «бывальщин» уже давно нет, а на «досельном» языке разговаривают лишь старики, подрастающая молодежь его практически не знает. Нет в самом Русском Устье и фольклорного ансамбля, таковой имеется лишь в райцентре, в Чокурдахе, и состоит практически из одних ветеранов, перебравшихся туда на заслуженный отдых. Так что вся самобытная духовная культура, да и материальная тоже, стремительно исчезает. Хотя поселок, как стойкий оловянный солдатик, держится назло всем ветрам непростого времени, а община его на фоне остальных выглядит даже неплохо.

А почему бы и нет?

Выехали мы из Русского Устья, как нам сказали провожающие, «по лоску» – идеально спокойной реке, и предстоящие три часа ровного полета над вечерней гладью Индигирки давали возможность как-то мысленно оценить увиденное, «переварить» все обретения и разочарования.

Конечно, можно было принять это как сложившуюся реальность, как неизбежность «глобализации» местного уровня. Но внутренний голос все настойчивее повторял, что уникальный оазис надо срочно спасать. Если уж старожилов Индигирки приравняли к малочисленным народам, то почему бы, по примеру последних, в Русском Устье не построить настоящий этноцентр, который стал бы средоточием материальной и духовной «досельной» культуры. Создать не на любительском, а на профессиональном уровне достойный музей, организовать фольклорный ансамбль или студию, пока еще живы те, кто может передать молодежи песни и танцы предков. Наверное, есть смысл разработать специальный курс для школьного предмета «национальная культура», чтобы ребятишки Русского Устья учили на нем именно свое, исконное наследие. А может, даже и курс собственного языка им преподать? Тем более, что была сделана попытка в этом направлении – во время каникул двое энтузиастов собрали полтора десятка детей и вывезли их в лагерь, на один из рыболовецких участков, погрузив в стихию «досельного» языка и быта. Удивительное дело, но, говорят, к концу сезона мальчишки и девчонки стали понимать язык предков. Неужели сработала генная память?..

С возвращением в собачью мировую элиту будет посложнее, но что мешает завести при этноцентре для начала хотя бы одну упряжку. Понятно, что сидеть ей без дела не резон, но, во-первых, ее можно использовать по прямому назначению – ездить на охоту и рыбалку. А во-вторых, почему бы по примеру наших заокеанских соседей не организовать, скажем, гонку по традиционному когда-то маршруту с Индигирки на Колыму и обратно протяженностью в полторы тысячи километров. На Аляске подобная трансконтинентальная гонка Анкоридж – Ном такой же точно протяженности пользуется огромной популярностью, и многие десятки хозяев месяцами холят и тренируют своих питомцев только для того, чтобы единственный раз в году покорить эту дистанцию, побороться за суперприз. А посмотреть на экзотическое зрелище слетаются тысячи туристов и журналистов со всего мира. Между прочим, идея этой гонки возникла в начале 60-х годов, когда, как и у нас сегодня, снегоходы начали интенсивно «сживать со света» ездовых собак, и Аляска испугалась, что потеряет главную свою особинку. Кто-то возразит: да у нас сейчас не наберется и нескольких упряжек! Так, давайте, для начала пригласим соседей с Чукотки и других полярных областей. А то и вовсе устроим межконтинентальную гонку Русское Устье ‒ Аляска…

Нет, заполярный оазис не зря четыре века отличался от всей империи и страны «лица необщим выраженьем», и его рано записывать в разряд заурядных поселений. Он еще должен, должен проявить себя…

Владимир ФЁДОРОВ, г. Москва