Главная

– Правду ли говорят, Анатолий Маркович?

– Ну, было дело. Мы тогда в экспедиции проехали две тысячи километров на «уазике» и пятьсот на «буране» по средней Колыме. Там этих озер видимо-невидимо. С интересными названиями, но есть и безымянные. Собрался сход нескольких деревень, взяли да назвали одно из них Озером академика Цирульникова.

В сертификате запись: «Находится в 60 км в северном направлении от села Алеко-Кюель с водоемом 20,7 га». Как ни странно, я его приметил, когда проезжали. Запоминающееся такое. На фоне заснеженных сопок.

Потом нанесли на карту, особый знак поставили, избушку для охотника. Честно предупредили: «Фамилия ваша скорее всего из местного языка сотрется из-за тяжелой транскрипции». Но и Озеро академика тоже звучит, правда?

Добраться можно только на вертолете или на снегоходе. Но и хорошо, никто озеру не мешает. Оно ведь понятия не имеет, как люди его назвали, живет своей жизнью.

Когда вместо дорог – направления

– Какими ветрами вас занесло в такие экзотические дали? Как тут не вспомнить «Бриллиантовую руку»: «Приезжайте к нам на Колыму!» – «Нет, уж лучше вы к нам…»

– В том-то и дело, что лучше бы нам устремиться к ним. Для советского человека сердце страны не Колыма, конечно. Но для меня оно именно там. Несмотря на то, что население жмется к Москве, окруженной редеющими лесами и дымящимися болотами.

Но и сердце, и смысл России в тех краях. В книжках серии «Неопознанная педагогика» я и пытаюсь понять другие смыслы – нашей страны, нашей жизни, нашего всего. И Колымы, произнося название которой соотечественник видит перед глазами неотвязно прилепившиеся к ней картинки: «лагерь», «уголовщина». А еще «Колымторг» с его показушным коммунизмом на полках – нигде, кроме Москвы, тогда не было, а на Колыме было. Вероятно, чтобы американцы из Аляски нам завидовали.

Но Колыма это еще и самая жирная рыба чир. И последний форпост России. Брызги этих вот озер под крылом АН-24, когда ты летишь. Первозданный хаос, из которого вышла жизнь.

Здесь мы начали делать удивительный проект. Дорог нет. Когда начальник управления образования Среднеколымского района собирает директоров школ, он им говорит: «Встретимся примерно в среду». Потому что вдруг – пурга. В одном месте не заметет, в другом заметет. И тогда вместо дороги будет направление. Реки, озера замерзают каждый раз по-своему. И от них будет зависеть траектория следования транспорта.

В этом смысле там невозможно оперативное управление – только стратегическое. Казалось бы, странно, какая-то Колыма, на карте не сразу найдешь. Но едешь по этим замороженным заснеженным пространствам и диву даешься. В школе села Сватай дети занимаются рыболовством, лошадьми, водят и ремонтируют трактор, готовят десятки блюд из рыбы, шьют теплую одежду на зиму – насчитал 40 видов трудовой деятельности.

А Алеко-Кюельская школа это вообще фантастика.

Чем школа меньше, тем она ближе к ребенку

– Правильно ли понимаю, что в регионе, где можно задать только направление, а дороги каждый раз лежат по-новому, больше шансов устраивать школы, говоря на вашем языке, по принципу культурно-образовательных гнезд?

– Это, с одной стороны, справедливо. В той же Якутии сама природа обостряет высшие способности. В том числе, к познанию. Приучает к самостоятельности, смекалке.

С другой стороны, меня могут понять так, что я поддерживаю одно (местный колорит) в ущерб другому (рамке федерального стандарта), а это не так. Когда мы работаем с регионами, то из центра на окраины идет методология (да и то она, как правило, совместно создается). А снизу, с полей, поступает прежде всего анализ ситуации, из которого складывается локальная модель развития. В этом взаимодействии и состоит политика.

Хотя не нравятся мне эти «сверху, снизу». У нас это центристское в мозгах, оно зудит, от него очень трудно отделаться. В действительности есть центр федеральный. Москва, Кремль. И есть страна с ее разнообразием ландшафтов и возможностей. Когда региону из центра диктуют, как жить, а он с учетом «местных особенностей» (советский канцеляризм) реализует предписания, то это – сказка, и она прекрасна. Но она не работает.

Мне ближе социокультурный подход. Привязка к времени и месту действия, выращивание оттуда. На уровне высших федеральных органов могут родиться разве что абрисы, общие контуры. И то, если ты понимаешь, что происходит, как люди живут в горном Алтае, Башкирии, на русском севере. Тогда методология худо-бедно вырабатывается.

Подчеркну: с советских времен существует принцип учета местных особенностей, но никто так до конца и не знает, учитывались эти различия на деле или нет.

«И друг пустынь калмык...»

– Поясните более конкретно, что представляет собой социокультурная концепция школы?

– Это тоже модернизация, но развернутая лицом к жизни. Она связана с иным взглядом на школу, взятую не саму по себе. А вписанную в пространство двора, города, села, извините, мироздания. Школу в культуре и истории, в координатах родины и космополитизма.

При социокультурном подходе казавшееся второстепенным (территориально-географические, культурные, этнорегиональные особенности, местный опыт) становится существенным. Вектора этого подхода – не упрощение и унификация. А ориентация на сложность и разнообразие. Развитие существующего и местного опыта вместо утопического проектирования всеобщего нового порядка. Самоорганизация и саморазвитие. И еще один, самый главный для меня признак – использование образования как инструмента решения жизненных проблем.

– Жизненных? Как так? Но вы же педагог. Дела и хвори образования должны волновать вас скорее, чем отвлеченные задачи внешней жизни.

– По-моему, школа начинается там, где она формально заканчивается. Посмотрите на опыт социокультурной модернизации в Якутии. Мы реализовали там много так называемых социокультурных образовательных проектов. В таежном селе Баяга, например, благодаря сотрудничеству общеобразовательной школы и созданных здесь школ народных мастеров постепенно возникли маленькая гостиница, служба такси и грузовых перевозок, центр прикладных ремесел.

Стала вырастать нормальная социальная инфраструктура деревни. И такого рода проектов масса. В Оленекском эвенкийском национальном районе, где расстояние между населенными пунктами от 300 до 600 км, а надо же как-то жить. В Нижнем Бестяхе, куда вдруг пришла железная дорога со своими плюсами и минусами.

Жизнь переворачивается с ног на голову. А люди к этому не готовы, как вот сегодня с коронавирусом. И это модельный случай: люди часто не готовы к ситуации изменения ситуации.

Но мы успели с учителями, жителями запустить ей навстречу проекты такого образования, которое стало в известном смысле опережать внешние, подчас хаотические социально-экономические перемены. И продвигать «ситуацию изменения ситуации» в культурном направлении. Вы понимаете?

– Понимаем. По отношению к ученику это довольно старая пластинка: верхи предлагают, а низы подхватывают.

– Нет, почему же? Иногда идеи проектов подсказывают школьники. Как это случилось в Русском Устье на берегу Ледовитого океана. Или в Калмыкии, где исследования ребят были положены в основу программ, замедляющих обмеление Волги, в борьбу с опустыниванием. Ведь уже, к сожалению, не как у Александра Сергеевича «друг степей». А друг пустынь калмык.

И вот в разных местах России мы с коллегами пытаемся с помощью образования по мере сил немножко менять жизнь к лучшему. Чтобы появились новые рабочие места, не умирал родной язык. Чтобы в ответ на разумное поведение природа отвечала нам не пандемией.

А начинали все это в Якутии. Там признали на уровне правительства, что разработанные нами социокультурные технологии стали в республике нормой инновационной практики. А заместитель генерального секретаря ЮНЕСКО Колин Пауэр назвал увиденное «якутским педагогическим чудом».

«Научный лес» против живого сухостоя

– В начале нулевых годов вы, тогда редактор газеты «Сельская школа со всех сторон», выступали против оптимизации (по сути, укрупнения) этих огоньков цивилизации. «Вокруг опустевшей школы тут же образуется социокультурная яма. Чем школа меньше, тем она ближе к ребенку. На фоне больших помещений он исчезает, перестает быть слышным его голос, умирает личностная педагогика», – убеждали вы оппонентов.

– Да, а что сегодня? За годы так называемой реструктуризации-оптимизации на селе ликвидировано около 20 тысяч малокомплектных школ, с карты страны исчезло 20 тысяч деревень. Это известная статистика.

– Тем не менее около 60 процентов школ у нас по-прежнему сельские, и слава Богу. Но в чем все-таки разница – сельская, городская? Почему категорически не следует реконструировать карликовую школу в формат пускай и городского, зато с гигантской пропускной способностью образовательного центра? Ведь он и в строительстве дешевле.

– Потому что социокультурные издержки такой перекройки невосполнимы. Как показал знаменитый эксперимент немецких дендрологов (случился такой в Пруссии в конце XVIII – начале XIX века), даже лес, и тот дорог в его цельном и целостном виде. Со всем его подлеском, буреломом, сухостоем, жизненно привлекательным для насекомых, млекопитающих, птиц.

А идеально высаженный правильными рядами «научный лес» с деревьями одного вида и возраста гибнет. Можно сказать, мгновенно! Одна генерация – и нет леса.

Помните, как намучились в 1957 – 1970 годах архитекторы новой, перенесенной из Рио-де-Жанейро, бразильской столицы – города Бразилиа? Опирались на идеи Ле Корбюзье, того, что увековечил себя в немыслимых по архитектуре высокомодернистских зданиях Министерства просвещения в Рио-де-Жанейро, парижского Центра Армии спасения и пр.

Так вот, у него был проект с абсолютно прямыми улицами и четко разграниченными зонами: здесь ты работаешь, здесь живешь, в центре – министерства. Все было отлично. Кроме одной мелочи – жить в таком городе никому не хотелось.

И тогда те, кто жить там все-таки хотел, вокруг этого правильного города стали возводить неправильный. С кривыми улицами. Тут люди живут, катают коляски с детьми. Тут же они едят, тут же у них работа… И началась жизнь!

Управленцы все норовят упрощать. Я их понимаю, так легче работать. Стихийность, живое разнообразие местного опыта представляются им досадной помехой. Его стараются упростить, привести в надлежащий порядок.

Кстати, административное рвение, стремящееся привести в порядок природу и общество, – «государственное упрощение» (как назвал его американский социолог и культуролог Джеймс Скотт) представляется одной из причин, лежащих в основе краха некоторых великих утопических социальных проектов XX века.

Почему не работает «земский учитель»

– Но и в Бразилии, и в Пруссии все обошлось, увенчавшись счастливым финалом. Почему же в своей аналитической записке по поводу состояния сельской школы в России вы называете его, это состояние, гуманитарной катастрофой?

– Прежде всего, наша отечественная тенденция укрупнения школы противоречит трендам всей мировой практики. В Норвегии, Дании и других странах идет процесс разукрупнения сельских учебных заведений, и только в России наоборот.

В почти полуторамиллиардном Китае работают десятки тысяч сельских школ с 3 – 5 учениками. При этом в 8000 центров образования, в особенности, в горных местностях и на островах, сохраняется обучение с одним учеником. И это не случайно: по их законодательству, при наличии хотя бы одного учащегося школа не может быть закрыта.

И не только из гуманистических соображений. В Китае хорошо помнят, что именно маленькие производства, возникавшие на базе сельского образования в начале 1980-х годов, стали источником процветания страны. И сегодня, при стремительной урбанизации, росте ножниц между качеством жизни в городе и на селе, правительство вновь усиливает внимание к глубинке, 40 лет назад ставшей двигателем реформ.

– С другой стороны, некоторые сдвиги намечаются и у нас. В их числе анонсированный в 2019 году президентом России Владимиром Путиным в рамках ежегодного послания Федеральному собранию запуск программы «Земский учитель».

– Пока, судя по слушаниям, которые прошли в Общественной палате в марте, эта программа ограничивается простыми мерами финансовой поддержки педагога, идущего в сельскую школу (единовременное пособие 1 – 2 млн рублей). И совершенно упускает комплекс содержательных, социокультурных и социально-психологических факторов.

По данным опросов, проведенных Общественной палатой и Общероссийским народным фронтом, среди разных условий, при которых учителя готовы принять статус земских, на первом месте значится наличие рабочих мест для членов их семьи, условий для качественного образования, развитой социокультурной среды.

К сожалению, эти вопросы не учитываются в деятельности органов, ответственных за выполнение президентской программы. А главное, отсутствует социальный институт по разработке содержания сельского образования, ведущий подготовку и переподготовку сельских учителей и управленцев, координацию и мультиплицирование продуктивных практик, которые дали бы эффективную реализацию программы «Земский учитель».

Хотя даже в Китае, в Северо-Восточном нормальном (педагогическом) университете, почетным приглашенным профессором которого мы являемся, открыт Институт сельского образования. А у нас словно бы действует негласное табу на эти понятия – «сельское», «село» – в официальных педагогических вывесках.

И я думал, что надо восполнить этот пробел. Создать, например, на базе села Текос Геленджикского района Краснодарского края федеральный образовательный Центр «Земский учитель». И я написал в той самой записке, каким я его вижу. Это не только подготовка сельских учителей, мультиплицирование новых методов обучения. Но и помощь в реализации проектов, способствующих решению жизненных проблем местных сообществ, социально-экономическому развитию территорий.

Мы исходим из того, что организация Центра должна быть ориентирована не только на ограниченное число обучаемых, но и на передачу через них ценного опыта другим. Известно, что при наборе критической массы возникает цепная реакция «взрыва». Лучше сказать – прорыва. Таким образом запускаются массовые процессы в российском сельском образовании.

Они подобны тем, которые во времена распространения народных школ в Германии по моделям великого Иоганна Песталоцци привели к духовному, а затем и экономическому подъему пребывавшей в кризисе страны. Этот исторический пример, как и явление отечественного дореволюционного земства, образовательный опыт которого являлся триггером развития российской школы, дает надежду: здесь нас ждет успех.

– Благодарю вас, Анатолий Маркович! Успешного вам воплощения ваших далеко идущих планов и задач в нашу текущую реальность.

Анатолий Маркович Цирульников – ученый и писатель, академик Российской академии образования, доктор педагогических наук, профессор. Автор уникальной серии из 20 книг по итогам экспедиций и социокультурных исследований под общим названием «Неопознанная педагогика», книги «Феномены и культурные практики. Социокультурная модернизация и развитие образования». «Неопознанная педагогика» – это своеобразная энциклопедия России и российского образования начала XXI века. Это книги почти на все буквы алфавита. От А – Адыгея, Алтай, Б – Башкирия, Бурятия, В – Вологодская область и так далее до Х – Хакасия и Я – Якутия. В целом это картина России через образование. Не официозная, не телевизионная картинка страны, «которую мы не видели».

Автор трех книг, зачитанных студентами педвузов: «Из тайных архивов русской школы» (1992), «История образования в портретах и документах» (2001) и «От Бориса до Юлии. История детства. Детские истории» (2016). Его перу принадлежат более 500 публикаций, в их числе 40 книг, монографий, учебных пособий, энциклопедий для юношества.

Автор оригинальных трудов по истории школьных реформ, этнокультурным проблемам образования, развитию инноваций, проблемам сельской школы. Основатель ряда новых направлений в науке, в том числе социокультурного подхода к развитию образования в регионах. Лауреат премии Союза журналистов России (2004) и ряда центральных изданий.

Книги Анатолия Цирульникова неоднократно отмечены как лучшие работы по развитию современного образования (2004, 2006, 2008, 2009).

© РАНХиГС https://www.ranepa.ru/sobytiya/novosti/glavnyy-nauchnyy-sotrudnik-firo-rankhigs-anatoliy-tsirulnikov-shkoly-kak-i-ozera-zhivut-svoey-zhiznyu/